Новые пространственные и непространственные горизонты, открывающиеся векторизацией пространства и обращением к доминанте, могут быть встроены в более общие положения Мишеля Фуко о четырех типах подобия [Фуко, 1994, с. 54-66]. В самом деле, через внедрение доминанты как неизменного атрибута КГХ, а следовательно – и места вообще – мы подходим к пониманию эклектичности связей между местами и между элементами места.

Итак, первый тип подобия по Фуко – это convenientia, или пригнанность. «Пригнанными являются такие вещи, которые, сближаясь, оказываются в соседстве друг с другом. Они соприкасаются краями, их грани соединяются друг с другом, и конец одной вещи обозначает начало другой. Благодаря этому происходит передача движения, воздействий, страстей, да и свойств от вещи к вещи. Таким образом, на сочленениях вещей возникают черты Сходства. Это сходство, состоит лишь попытаться его выявить, оказывается двойственным: во-первых, сходством места, пространства, в котором природа разместила эти две вещи, следовательно, подобием их свойств, <...> во-вторых, из этого контакта рождаются путем обмена новые сходства, устанавливается общий порядок; на подобие как на скрытое основание соседства накладывается сходство, которое является зримым проявлением пространственной близости» [Фуко, 1994, с. 55]. Таким образом, в географии пригнанность проявляется, в основном, в категории ЭГП (соседства); а в КГХ – через выражение свойств (возможно, становящихся доминантными), выраженных полимасштабно – в пространственных общностях, содержащих исследуемое место. Примером пригнанности может служить рассмотрение двух соседствующих районов.

Второй тип подобия – aemulatio, или соперничество. Этот тип позволяет сравнивать и уподоблять друг другу отстоящие друг от друга объекты, единицы пространства. «Здесь имеется в виду нечто подобное тому, как если бы пространственное сочленение было бы порвано и звенья цепи, разлетевшиеся далеко друг от друга, воспроизводили бы свои замкнутые очертания согласно сходству, без всякого контакта между собой. В соперничестве есть что-то от отражения в зеркале: посредством соперничества вещи, рассеянные в мире, вступают между собой в перекличку [Фуко, 1994, с. 56]». На соперничество, таким образом, опирается, в основном, сравнительно-географический метод в КГХ. С другой стороны, именно подобие-соперничество позволяет нам говорить об уподоблении друг другу мест, не только удаленных друг от друга в географическом отношении (мир «торжествует над местом, предписанным каждой вещи» [Фуко, 1994, с. 56]), но и уподобленными только нашей волей как исследователей (или некими своими признаками). В традиционной географии примером соперничества служит сравнение двух районов развитой лесной промышленности. А что может лежать в основании нашей воли, если мы строим КГХ через отбор признаков, стремящихся к доминанте? Сама эта доминанта, то есть уподобление доминант разнохарактерных мест. Это наблюдение мы еще подвергнем развитию ниже, обосновывая доминантный анализ (см. 5.6).

Третий, и, вероятно, наиболее существенный, тип подобия – аналогия. «В аналогии <...> совмещаются пригнанность и соперничество. Подобно соперничеству, аналогия обеспечивает удивительное столкновение сходств в пространстве; однако она говорит, подобно пригнанности, о взаимной пригонке вещей, их связях и соединениях. Ее могущество велико, так как рассматриваемые ею подобия – не массивные, зримые подобия вещей самих по себе, а всего лишь более тонкие сходства их отношений. Облегченная таким образом аналогия способна установить неопределенное число черт родства, исходя из одного и того же момента» [Фуко, 1994, с. 58]. Мы видим, что аналогия как вообще важная сила, о которой мы говорили уже как о важном угле зрения на месте (см. 3.8), выступает здесь как синтетический смысл нового уровня сравнения. Сравнения – основанного на нескольких вариантах подобия; сравнения, стремящегося охватить единым порывом и географические, и негеографические черты; и смысл, и форму.

Возьмем уже упоминавшуюся нами «европейскость» Петрозаводска (см. 5.2, II.11). Это определение само по себе представляемо как пригнанность – как это ни удивительно, но Петрозаводск находится в Европе, и к ней относится как часть к целому. Выдающийся характер этой доминанты достигается традиционным контрастом, существующим в восприятии, но не основанным строго на пространственных иерархических отношениях. В тот момент, когда мы говорим о сравнении Петрозаводска и Петербурга, мы напоминаем об исторических сходствах двух городов, с одной стороны, и о некоторых визуальных сходствах, общности наполненности – с другой. Теперь, наконец, когда мы поднимаем тему «европейскости» на уровень выше, повисаем как бы над Европой (с Петрозаводском и Петербургом), наше сравнение этих городов наполняется двойным смыслом – два европейских города соперничают друг с другом в присущих им по принципу географического положения чертах «европейскости». Таким образом, наше разложение по типам подобия позволяет в географии разделить силу аналогии на ее составные части, систематизировать те уподобления, которыми мы в любом случае будем пользоваться при применении сравнительно-географического метода. Но если ранее мы пользовались ими, отмечая их в лучшем случае – как удачные или более богатые – то ныне можем, разлагая их по составным, моделировать новые подобия, памятуя о возможных составляющих аналогии.

Обратимся вновь к Петрозаводску, чтобы проиллюстрировать векторы развития, предлагаемые нам двумя составляющими аналогии. Принцип пригнанности сразу предлагает нам ряд интересных чисто географических сюжетов, например, 1) Петрозаводск и возглавляемый им Прионежский район Карелии, 2) Петрозаводск как центр Карелии, 3) Петрозаводск и Баренц-регион, 4) два берега Онежского озера – Петрозаводск и Заонежье, Петрозаводск и Кижи, Петрозаводск и Шала, и др. Географическая красота аналогии в том, что она наполняет голые пространственные близости смысловыми характеристиками, добиваясь этого через подобие-соперничество. Так, первое отношение наполняется центро-периферийными отношениями Петрозаводска как центра инноваций и закономерной социально-экономической «дыры» вокруг него. Второе уподобление позволяет нам, используя доминанту «карельскости», сравнивать любые карельские города со столицей, развивая многочисленные смысловые сюжеты. Нечто подобное, но в другом масштабе предлагают и остальные сюжеты. Подобно тому, как сравнительно-географический метод охватывает, включает в себя, поглощает (не уничтожая) другие методы – и аналогия открывает новый простор для других типов подобия, становясь одной их продуктивнейших сил в конструировании доминант мест, в особенности – в аспекте полимасштабности (которая и сама является одним из предложенных нами «углов зрения» на место (см. 3.5)).

Четвертый тип подобия – самый сложный и вместе с тем самый географически неординарный – симпатия. В отношении субъективности симпатия превосходит по своей известной степени абстрактности соперничество, которое также может быть субъективно основано на сходствах, смысловая нагрузка которых в классическом смысле необъективна. В симпатии «никакой путь не предопределен заранее, никакое расстояние не предположено, никакая последовательность не предписана. Симпатия свободно действует в глубинах мира» [Фуко, 1994, с. 60]. Симпатия символизирует тот элемент творчества, который непременно присутствует в акте синтеза настоящей КГХ. Напомним: «литературное мастерство географических описаний органически связано с их комплексным характером. Хорошая литературная форма своей предпосылкой имеет некоторую художественную эмоцию, требует более или менее художественного восприятия описываемого объекта, а таковым может быть в виде общего правила только восприятие целостное, комплексное» [Баранский, 1950, с. 98]. Сущность симпатии – в уподоблении вещей, а в географическом контексте – в уподоблении мест другим. «Симпатия обладает опасной способностью уподоблять, отождествлять вещи, смешивать их, лишая их индивидуальности, делая их, таким образом, чуждыми тем вещая, какими они были» [Фуко, 1994, с. 61]. Действительно, этот тип подобия может показаться в географии особенно опасным, особенно в комплексной единой географии, ведь «того, что есть везде, в географии не должно быть нигде» [Баранский, 1980а, с. 166]. С другой стороны, как отмечает Фуко, симпатия уравновешена антипатией.

В пространственном отношении это означает, что имеет место квантитативная компенсация мест; каждое место не может иметь бесконечный ряд уподоблений, основанных на сходстве. Если такой доминантный ряд и будет неисчерпаемым, то в половине случаев он будет основан на противопоставлении, неприятии, отторжении, обратном отражении. Так, например, мы можем рассмотреть в одной КГХ Прионежья Петрозаводск и Пудож. Тогда «вертикаль» Онежского озера станет линией разграничения «европейскости» Петрозаводска на западе и «азиатскости» Пудожа на востоке. Остальные элементы КГХ будут иллюстрировать эти исходные положения, опираясь на различные признаки подобия.

«Именно постоянное равновесие симпатии и соответствующей ей антипатии обеспечивает тождественность вещей, то, что они могут выходить друг – на друга, сближаться между собой, не поглощая друг друга и не утрачивая при этом своей неповторимости» [Фуко, 1994, с. 61]. Другими словами, соотношением симпатии (и ее анти-разновидности антипатии) достигается обоснование возможности сосуществования аналогии и индивидуальности пространства. Именно пространственная симпатия позволяет, опираясь на индивидуальность и субъективность КГХ вообще – применять аналогию как прием, как угол зрения на место. Именно симпатия предоставляет нам возможность рассматривать множественные места через уподобляемые доминанты векторно, т.е. как сходящийся к единой доминанте ряд элементов. Симпатия удостоверяет, что это не приведет индуктивно к все-тождественности, предъявляя в качестве доказательства своего антипода – антипатию.