Обратимся теперь к некоторым отдельным аспектам КГХ-мифов, связанным с их внутренней структурой. Ключевой феномен, ускользавший пока что от нас в рассмотрении мифов – множественность.

Итак, «всякий знак что-нибудь означает, самого ли себя, или нечто другое» [Лосев, 1982, с. 62]. При этом имеет место случай, когда «знак имеет бесконечное число значений» [Лосев, ,1982, с. 62]. Возможна и обратная ситуация, когда «мотивировка выбирается из множества возможных» [Барт, 2000а, с. 253], т.е. означаемое может получать бесконечное множество означающих. Лосев называет ситуацию, в которой в положении источника множественности оказывается языковой знак, т.е. форма – случаем знака-символа: «Всякий знак может иметь бесконечное количество значений, т.е. быть символом» [Лосев, 1982, с. 64]. Строго говоря, такая ситуация не слишком нам подходит. Мы говорим о стремлении элементов КГХ к доминанте, т.е. к стягивании текста к «выходу». В описываемом же случае текст оказывается увязанным уже на «входе». Проще и полезней второй случай, когда данному значению подбирается бесконечное множество означающих – он сводится к вопросу мотивации.

Еще большую значимость получает множественность в КГХ-мифах при рассмотрении множественности самих семиологических систем. С одной стороны, всякое рассмотрение мифа есть в определенном смысле тоже миф. Клод Леви-Строс, обосновывая сущность своего исследования первобытных мифов, замечает: «Поскольку сами мифы основаны на кодах второго порядка (коды первого порядка – те, из которых состоит язык), книга эта может рассматриваться как набросок кода третьего порядка, предназначенного для обеспечения взаимопереводимости многих мифов. В этом смысле было бы вполне правомерно считать ее мифом, – в некотором роде, мифом мифологии» [Леви-Строс, 1999, с. 21]. С другой стороны, процесс семиозиса, в котором на каждый знак наслаиваются снова новые значение и понятие – бесконечен. В географии это особенно просто: как только предметом исследования становится не пространство, а повествование о пространстве (например, КГХ) - можно говорить о следующем уровне иерархии семиологических систем. Если мы говорим о трансформациях КГХ, то каждый новый акт трансформации уже существующей КГХ есть акт низведения ее значения до формы, т.е. акт создания следующей по иерархии семиологической системы.

Особый географический смысл и реальное стремление к бесконечности получает иерархия семиологических систем в географии при обращении к полимасштабности (см. 3.5). В самом деле, мы берем доминанту села Михайловского и используем ее как один из элементов контекста доминанты «ворота Русского Севера» в КГХ выделенной нами части Олонецкого района - «Олонецкой Карелии». Затем мы переходим к КГХ всего Олонецкого района, используя уже эту доминанту (обедняя ее!) как одну из составляющих, стремящихся к доминанте «центр развития межрегиональных и международных связей» (см. II.1, II.3, II.4, II.5). Она в свою очередь становится одной из составляющих доминанты «еврорегион» в КГХ всей Карелии. На первый взгляд, мы продемонстрировали простой географический механизм, когда мы последовательно удаляемся от нашей территории, оставляя только важнейшие ее элементы «на поверхности». Однако с точки зрения семиологии, мы строим все новые и новые семиологические системы на базе уже созданных представлений. Этот ряд, понятно, может быть бесконечным.

Интересно обозначить множественность КГХ-мифов, используя уже обоснованные нами понятия денотации и коннотации (см. 4.3). Так, случай мифа вообще есть случай коннотативной интерпретации языка (или пространства):

(на схеме Е – это план выражения, или означающее; С – это план содержания, или означаемое; R – отношение между планами, или значение)

Коннотативная система есть система, план выражения которой сам является знаковой системой» [Барт, 20006, с. 297]. Коннотативной системой становится каждая из описанной нами цепочки, «созданной» игрой с масштабами.

Другой случай – собственно метапространство. Что за операцию мы производим, подыскивая элементам места доминанты, объединяя разрозненные элементы в единые контексты? Мы объясняем значения элементов по-новому, при помощи доминанты. Таким образом, в основе устремления текста КГХ к доминанте лежит не просто коннотация, а второй случай множественности – метаязык:

«Метаязык есть система, план содержания которой сам является знаковой системой» [Барт, 20006, с. 297]. Именно таким путем и должно создаваться доминантно-географическое метапространство (необходимо оговориться, что нас в данном случае интересует сана возможность и путь возникновения метапространства, а не моно- или полилингвистичность его по отношению к традиционному пространству. В силу – этого мы намеренно смешиваем понятия метаязыка и метатекста, отдавая себе отчет в том, что впоследствии потребуется указать, что метапространство есть скорее второе, нежели первое. За подробным анализом разграничения этих понятий отсылаем читателей к статье [Лотман, 1992]). Оно есть пространство доминант, а не элементов места, т.е. пространство, состоящее из означаемых, вновь истолкованных на другом иерархическом уровне семиологических систем.

Бесконечен ли язык КГХ, бесконечен ли процесс семиозиса пространственных мифов? Если предположить, что существует-таки конечная КГХ, к которой посредством долгого преобразования (через коннотацию или метаязык) можно привести любую КГХ, то, во-первых, пропадает географическая уникальность мест и как Отсутствие предстает сама география и само географическое пространство. Во-вторых, это означает существование отсутствующей структуры. «Если Код Кодов это последний предел, неизменно отступающий, по мере того как исследование обнаруживает и выявляет его конкретные сообщения, отдельные воплощения, которыми он вовсе не исчерпывается, Структура, очевидно, предстает как Отсутствие. Структура – это то, чего еще нет. Если она есть, если я ее выявил, то я владею только каким-то звеном цепи, которое мне указывает на то, что за ним стоят структуры, более элементарные, более фундаментальные» [Эко, 1998, с. 327].

Отметим, что выведенная нами из множественности бесконечность языка КГХ – на основе коннотативных мифологических интерпретаций, полимасштабности и создания метапространств, подкрепленных широкой гаммой трансформационных инструментов (см. 5.7) – прямо коррелирует с обоснованной Юлией Кристевой бесконечностью поэтического языка [Кристева, 2000].

«Множественность уровней возникает как плата, внесенная мифической мыслью, чтобы иметь возможность перейти от непрерывного к прерывному» [Леви-Строс, 1999, с. 324]. Множественность есть крайне географическая черта КГХ-мифов – она основана на сложности представления континуального географического пространства в виде пространства смыслов или пространства доминант (т.е. дискретных пространств).

Это наблюдение вновь возвращает нас к определению сущности мифа в его соотношении с географическим пространством. Нам необходимо обратиться к вопросу соотношения мифа ирреальности, конкретнее – географической реальности. Этот вопрос в связи с множественностью вновь актуализируется.